Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Вот это я понимаю, вот это еда, и порции не как в Париже, не на воробьиный аппетит, а на человечий, — говорил Николай Иванович, запивая ужин прекрасным венским пивом. — Ты, Глаша, мороженого не хочешь ли?

— Да, пожалуй, съела бы…

— Вот и отлично. Кушай, кушай… откармливайся после Парижа-то. Потребуй себе грушу с виноградом. Здесь не съешь, так дома, ложась спать, скушаешь.

Глафира Семеновна съела и мороженого, и грушу, и винограду, а вторую грушу отложила, чтобы взять домой про запас.

— Главное, что хорошо, так это то, что видишь, что ешь. Осетрина — еда знакомая, — говорила она. — И ведь не угораздило его подать к осетрине улиток каких-нибудь, а подал осетрину с картофелем.

— Довольна, стало быть?

— Очень довольна. И пиво какое прекрасное…

— Ну, вот и отлично. Вену видели, всем можем рассказать, что были в Вене; стало быть, завтра, ежели хочешь, то можем отправиться и в русские палестины.

— Завтра, завтра. О доме я уж и так стосковалась.

— Да и меня сильно тянет. Ну ее, эту заграницу! Как приеду домой, сейчас первым делом в баню! Шутка ли, сколько времени не был.

Расплатившись за ужин и дав щедро кельнеру на чай, супруги вышли из ресторана. Еврейчик ждал их на подъезде около экипажа.

— А! Явленное чудо! Все еще здесь! — воскликнул Николай Иванович при виде еврейчика, но на этот раз уже без неудовольствия и даже потрепал еврейчика по плечу.

Еврейчик радостно улыбнулся и стал подсаживать супругов в экипаж.

— Nach Hause? — спросил он, вскакивая на козлы.

— Да, да… Домой. В отель, — отвечала Глафира Семеновна.

Домой еврейчик вез их уж по другим улицам и продолжал называть те места и здания, мимо которых они проезжали.

Но вот и гостиница.

— Комбьян? — спросил Николай Иванович, выходя из экипажа, и хотел рассчитаться с извозчиком, но еврейчик опять не дал ему этого сделать, сказав «потом», и повел наших героев по лестнице гостиницы, привел их к самой их комнате, отворил даже дверь комнаты ключом, раскланялся, пожелал супругам покойной ночи и только тогда исчез.

Комиссионеры

На другой день поутру, когда супруги пили кофе и чай, хотя и без самовара, но с достаточным количеством запасного кипятку в мельхиоровых кувшинах с крышками, в комнату их постучался еврейчик. Он вошел, раскланялся и заговорил по-немецки:

— Не будет ли каких поручений от господина и мадам? Театральные билеты, модные товары, сигары, вино…

И тут он мгновенно вытащил из кармана афишки, адреса магазинов и ловко разложил все это перед супругами на столе, продолжая бормотать и мешая немецкую речь с французскою и польскою.

— Ничего, брат, не надо, ничего… Все кончено… — замахал руками Николай Иванович. — Сегодня едем в Петербург.

— Ну партон суаре а Петерсбург… — перевела Глафира Семеновна.

Еврейчик даже выпучил глаза.

— Как сегодня? В таком городе, как Вена, и вы не хотите остаться даже на три дня! — воскликнул он. — Да вы, мадам, делаете себе убыток. Вы можете купить здесь много, очень много хороших товаров по самым дешевым ценам. Я бы мог рекомендовать вам такое венгерское вино, за которое вам нужно заплатить в России втрое дороже. Да вот не угодно ли попробовать, всего два гульдена за бутылку.

Еврейчик вытащил из кармана миниатюрную пробную бутылочку, быстро откупорил ее случившимся при нем штопором, вылил в стакан и поднес его Николаю Ивановичу, говоря: «Пробуйте, пробуйте».

— Ничего мне не надо. Баста. Абенд фарен, — отрезал Николай Иванович, отстраняя от себя стакан.

Еврейчик стал доказывать по-немецки, что вечером ехать нельзя, что вечером идет неприятный тяжелый поезд, что в нем прямо до границы без пересадки доехать нельзя.

— Um Gottes Willen! Зачем себя беспокоить, лучше останьтесь до завтрашнего утреннего поезда. Этот поезд скорый, и вы будете видеть красивые виды по дороге. Madame, il faut rester jusqu’a demain matin, — прибавил еврейчик по-французски.

— Нет, нет… И не проси. Сегодня едем. Вишь, какой друг навязался! — отвечал за жену Николай Иванович. Попробовать венгерского вина еврейчик его все-таки упросил. Николай Иванович попробовал и сказал: — Вино действительно превосходное. Дома можно кого-нибудь попотчевать. Разве пару бутылок?.. — спросил он жену и, когда та не возразила, кивнул еврейчику: — Ну, гут, цвай бутель.

За вином началось предложение сигар. Еврейчик подал сигару, просил его попробовать и до тех пор не отстал, пока Николай Иванович не заказал ему сотню. После сигар еврейчик вытащил из кармана образцы мебельных материй.

— Довольно, довольно. Марш! — раздраженно крикнул Николай Иванович и указал на дверь.

Еврейчик мгновенно скрылся.

Раздался опять стук в дверь. Появился осанистый толстый еврей с претензией на франтовство, с бриллиантовым перстнем на пальце и солидно кланялся. В руках его был маленький франтовской кожаный чемоданчик.

— От торгового дома Мозес Мендельсон… Готовые дамские вещи… Damen-confections… — отрекомендовался он по-немецки и стал раскрывать чемоданчик.

— Глаша! Чего ему нужно? — выпучил на него глаза Николай Иванович.

— Да вот хочет предложить какие-то дамские товары, — отвечала жена. — Вон! Вон!

Еврей не смутился.

— Пожалуйста, посмотрите. В России все это втрое дороже, — продолжал он и в один миг вытащил из чемоданчика дамскую пелерину из бисера и стекляруса и развернул ее. — Только тридцать гульденов, тридцать, мадам…

Глафира Семеновна не выдержала.

— Ах, какая прелесть! Да это в самом деле ужасная дешевизна! — воскликнула она и принялась рассматривать.

Кончилось тем, что у еврея были куплены две пелерины. Уходя, еврей оставил несколько адресов, иллюстрированный каталог товаров и просил зайти в их магазин.

Вошел кельнер убирать посуду и спросил у супругов паспорт.

— Какой тут к черту паспорт, ежели мы сегодня едем! — воскликнул Николай Иванович. — Счет нам подавай, рехнунг. Сегодня фарен в Петербург.

Кельнер все-таки стоял на своем и требовал паспорт хоть на пять минут.

— Да дай ему паспорт-то. Только на пять минут просит. Должно быть, уж надо. Верно, здесь такие порядки. Николай Иванович дал и сказал жене:

— Заметь, какая странность: поят и кормят здесь сытно, основательно, на русский манер, и на русский манер паспорт требуют. Нигде ведь от нас за границей паспорта не требовали, кроме Вены.

Поезд до границы, оказалось, идет не вечером, а в три часа дня. Об этом сообщил кельнер, принесший счет и возвративший супругам паспорт, — и супруги тотчас же стали собираться на железную дорогу. Еврейчик терся тут же, помогал увязывать вещи и, наконец, предъявил свой счет за проезд в экипажах, за театральные билеты, за купленные у него сигары и вино. После подведенной суммы стояла строчка «Commission», и около нее помещался вместо цифры большой вопросительный знак. Он указал на этот вопросительный знак и сказал по-немецки:

— Что милостивый государь и милостивая государыня (gnädiger Herr und gnädige Frau) дадут, тем я и буду доволен. Надеюсь, что они не обидят бедного комиссионера.

Фраза эта была повторена им и на ломаном французском языке. Глафира Семеновна перевела все это мужу по-русски.

Еврейчик низко кланялся и помогал Николаю Ивановичу надевать пальто. Николай Иванович за комиссию дал ему два гульдена. Еврейчик ниже поклонился, поехал провожать супругов на вокзал железной дороги, усадил их в вагон, сунул им при прощании несколько адресов гостиниц и своих комиссионерских карточек, прося рекомендовать едущим в Вену русским, и, низко раскланявшись, вышел из вагона.

Через минуту поезд тронулся.

Домой!

По дороге от Вены до русской границы с супругами ничего замечательного не произошло. Евреев на станциях, где они останавливались, было по-прежнему много, евреи эти делались все серее и серее, сюртуки их становились все длиннее и грязнее, постепенно исчезали на них признаки белья, но вообще супруги чувствовали, что уже пахнет славянским духом. Вместе с увеличением числа грязных евреев на станциях начал появляться и славянский говор вперемешку с немецкой речью. Слышалась чешская, хорватская, польская речь, мало понятные для русского человека, но все-таки родные для его уха. Даже в самом поезде, в котором ехали супруги, существовало уже то, что имеется во всех русских поездах и чему все иностранные железные дороги должны бы подражать, — существование уборных в каждом вагоне.

Ночь в вагоне была проведена супругами спокойно; спали они довольно хорошо, и утром, проснувшись на заре, к великой своей радости, узнали, что до русской границы осталось езды с небольшим час. Утро было пасмурное, октябрьское, холодное, неприглядное, навевающее при обыкновенных условиях хандру, но лица наших героев все-таки сияли от удовольствия. Они радовались, что подъезжали к русской границе. Николай Иванович, выпив натощак, вместо утреннего чаю, кружку пива, даже напевал себе под нос: «Кончен, кончен дальний путь, вижу край родимый».